Неточные совпадения
«Что за
мужчина? — старосту
Допытывали странники. —
За что его тузят?»
— Не знаем, так наказано
Нам из
села из Тискова,
Что буде где покажется
Егорка Шутов — бить его!
И бьем. Подъедут тисковцы.
Расскажут. Удоволили? —
Спросил старик вернувшихся
С погони молодцов.
«Не все между
мужчинамиОтыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили наши странники
И стали баб опрашивать.
В
селе Наготине
Сказали, как отрезали:
«У нас такой не водится,
А есть в
селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы нет.
Спросите вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она же: губернаторша...
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси
села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама к обеду остается без
мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
— Я часто думаю, что
мужчины не понимают того, что неблагородно, а всегда говорят об этом, — сказала Анна, не отвечая ему. — Я давно хотела сказать вам, — прибавила она и, перейдя несколько шагов,
села у углового стола с альбомами.
И вот из ближнего посада,
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол
садясь.
И ныне музу я впервые
На светский раут привожу;
На прелести ее степные
С ревнивой робостью гляжу.
Сквозь тесный ряд аристократов,
Военных франтов, дипломатов
И гордых дам она скользит;
Вот
села тихо и глядит,
Любуясь шумной теснотою,
Мельканьем платьев и речей,
Явленьем медленным гостей
Перед хозяйкой молодою,
И темной рамою
мужчинВкруг дам, как около картин.
— Все
мужчины и женщины, идеалисты и материалисты, хотят любить, — закончила Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и
села, швырнув недокуренную папиросу на пол. — Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты знаешь. И — не сердись! — для этого я пожертвовала ребенком…
Мы их позвали
сесть с собой за стол, а
мужчин оставили, где они были, в углу.
Когда подводы тронулись, Нехлюдов
сел на дожидавшегося его извозчика и велел ему обогнать партию с тем, чтобы рассмотреть среди нее, нет ли знакомых арестантов среди
мужчин, и потом, среди женщин найдя Маслову, спросить у нее, получила ли она посланные ей вещи.
Барыни
сели чинным полукругом, одетые по запоздалой моде, в поношенных и дорогих нарядах, все в жемчугах и бриллиантах,
мужчины толпились около икры и водки, с шумным разногласием разговаривая между собою.
Шведский писатель Стриндберг, известный женоненавистник, желающий, чтобы женщина была только рабыней и служила прихотям
мужчины, в сущности единомышленник гиляков; если б ему случилось приехать на
Сев<ерный> Сахалин, то они долго бы его обнимали.
Отпивши чай, все перешли в гостиную: девушки и дьяконица
сели на диване, а
мужчины на стульях, около стола, на котором горела довольно хорошая, но очень старинная лампа.
Она непринужденно, с независимым видом первого персонажа в доме поздоровалась со всеми
мужчинами и
села около Сергея Ивановича, позади его стула.
Солнце начинало уже
садиться, хороводы все громче и громче принимались петь; между женщинами стали появляться и
мужчины.
Горехвастову лет около сорока; он, что называется, видный
мужчина, вроде тех, которых зрелище
поселяет истому в организме сорокалетних капиталисток и убогих вдов-ростовщиц.
Но в Сарапуле
сел на пароход толстый
мужчина, с дряблым, бабьим лицом без бороды и усов. Теплая длинная чуйка и картуз с наушниками из лисьего меха еще более усиливали его сходство с женщиной. Он тотчас же занял столик около кухни, где было теплее, спросил чайный прибор и начал пить желтый кипяток, не расстегнув чуйки, не сняв картуза, обильно потея.
Ни он, ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный
мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял, у стола. Бутлер, походив,
сел; он был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
В то время как набившаяся толпа женщин и
мужчин, часть которых стояла у двери, хором восклицала вокруг трупа, — Биче, отбросив с дивана газеты,
села и слегка, стесненно вздохнула. Она держалась прямо и замкнуто. Она постукивала пальцами о ручку дивана, потом, с выражением осторожно переходящей грязную улицу, взглянула на Геза и, поморщась, отвела взгляд.
Подали кофе. Молодая молча
села к столу и начала разливать черную влагу, как-то особенно округляя обнаженные до локтей руки.
Мужчины подошли к столу, молча
сели, толстый взял чашку и вздохнул, сказав...
К берегу торопливою походкой приближался со стороны
села мужчина лет сорока пяти, в костюме деревенского торговца, с острыми, беспокойными глазами. Ветер развевал полу его чуйки, в руке сверкала посудина с водкой. Подойдя к нам, он прямо обратился к Тюлину...
— Не волнуйтесь, милая! — сказала ей Марья Константиновна,
садясь рядом и беря ее за руку. — Это пройдет.
Мужчины так же слабы, как и мы, грешные. Вы оба теперь переживаете кризис… это так понятно! Ну, милая, я жду ответа. Давайте поговорим.
Он молча
садился в гостиной и, взявши со стола альбом, начинал внимательно рассматривать потускневшие фотографии каких-то неизвестных
мужчин в широких панталонах и цилиндрах и дам в кринолинах и в чепцах...
— Ты
сядешь рядом со мной, — сказал он, — поэтому
сядь на то место, которое будет от меня слева, — сказав это, он немедленно удалился, и в скором времени, когда большинство уселось, я занял кресло перед столом, имея по правую руку Дюрока, а по левую — высокую, тощую, как жердь, даму лет сорока с лицом рыжего худого
мужчины и такими длинными ногтями мизинцев, что, я думаю, она могла смело обходиться без вилки.
Условиями этой мазурки требовалось, чтобы дамы
сели по одной стене, а
мужчины стали по другой, напротив дам, и чтобы дамы выбирали себе кавалеров, доверяя имя своего избранного одной общей доверенной, которою и взялась быть младшая дочь пастора.
Женщины особыми кучками, а
мужчины особыми, — войдут в воду и сейчас
садятся и сидят или лежат.
На первом месте, подле хозяина,
сел тесть его, князь Борис Алексеевич Лыков, семидесяти-летний боярин; прочие гости, наблюдая старшинство рода, и тем поминая счастливые времена местничества,
сели —
мужчины по одной стороне, женщины по другой; — на конце заняли свои привычные места: барская барыня, в старинном шушуне и кичке; карлица, тридцати-летняя малютка, чопорная и сморщенная, и пленный швед, в синем поношенном мундире.
Недоумевая таким образом, все, однакож, были суше обыкновенного с Михайлом Егорычем; но он как бы не замечал этого и, поговоря с
мужчинами, подошел к дамам, спросил некоторых о здоровье и
сел около Клеопатры Николаевны, которая опять несколько сконфузилась.
Новоприезжие разошлись; Анна Павловна, поклонившись некоторым дамам,
села на отдаленное кресло; Задор-Мановский подошел к
мужчинам.
При этом известии
мужчины встали; дамы начали поправляться и
сели попрямее; на всех лицах было небольшое волнение.
Пошли старички и старушки между собою пересаживаться, а холостые, приношенные
мужчины, имеющие еще греховные помышления, склоняющие их к браку, те
садились так, середка на половине, к старикам не доходили и от молодых не отставали.
Мужчины, и все же по чинам,
садились на скамьях, или «ослонах», против женского пола.
Пройдя раза два по главной аллее, я
сел рядом на скамейку с одним господином из Ярославля, тоже дачным жителем, который был мне несколько знаком и которого прозвали в Сокольниках воздушным, не потому, чтобы в наружности его было что-нибудь воздушное, — нисколько: он был
мужчина плотный и коренастый, а потому, что он, какая бы ни была погода, целые дни был на воздухе: часов в пять утра он пил уж чай в беседке, до обеда переходил со скамейки на скамейку, развлекая себя или чтением «Северной пчелы» [«Северная пчела» — газета, с 1825 года издававшаяся реакционными писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.], к которой чувствовал особенную симпатию, или просто оставался в созерцательном положении, обедал тоже на воздухе, а после обеда ложился где-нибудь в тени на ковре, а часов в семь опять усаживался на скамейку и наблюдал гуляющих.
Настает время обеда. Являемся,
садимся за стол — все честь честью, — и хозяева с нами: сам Холуян,
мужчина, этакий худой, черный, с лицом выжженной глины, весь, можно сказать, жиляный да глиняный и говорит с передушинкой, как будто больной.
Не глядя на нас, она очень серьезно и обстоятельно рассказала нам, сколько сгорело домов в
селе Сиянове, сколько
мужчин, женщин и детей осталось без крова и что намерен предпринять на первых порах погорельческий комитет, членом которого она теперь была.
Вошел высокий
мужчина, довольно полный, но еще статный, средних лет; в осанке его и походке видна была какая-то спокойная уверенность в собственном достоинстве; одет он был, как одевается ныне большая часть богатых помещиков, щеголевато и с шиком, поклонился развязно и проговорил первую представительную фразу на французском языке. Князь просил его
садиться и начал с того, с чего бы начал и я.
— Сюда! Здесь и прохладнее будет, — сказал
мужчина. — Становь поднос на стол…
Садитесь, мамзели! Же ву при а-ля три-монтран! А вы, господа, подвиньтесь… нечего тут!
Мужчины молча отошли от Ильки и
сели за стол. Они были возмущены. Сези начал браниться и искать шляпу.
Когда она выехала из поляны, она увидела в двух-трех шагах от деревьев, окружавших поляну, всадника, который
садился на лошадь. Лошадь этого всадника, завидев графиню, весело заржала. Всадник был
мужчина лет сорока пяти, высокий, тощий, бледный, с тщедушной бородкой.
Севши на лошадь, он погнался за графиней.
Мужчины ожидали, что монашенка откажется, — святые на тройках не ездят, — но к их удивлению она согласилась и
села в сани. И когда тройка помчалась к заставе, все молчали и только старались, чтобы ей было удобно и тепло, и каждый думал о том, какая она была прежде и какая теперь. Лицо у нее теперь было бесстрастное, мало выразительное, холодное и бледное, прозрачное, будто в жилах ее текла вода, а не кровь. А года два-три назад она была полной, румяной, говорила о женихах, хохотала от малейшего пустяка…
Он не мог отделаться от этой мысли, ушел на самую корму,
сел на якорь. Но и туда долетали гоготание
мужчин, угощавших татарку, и звуки ее низкого, неприятного голоса. Некоторые слова своего промысла произносила она по-русски, с бессознательным цинизмом.
— И отлично! Закусим, выпьем и поедем вместе. У меня отличные лошади! И свезу вас, и со старостой познакомлю… всё устрою… Да что вы, ангел, словно сторонитесь меня, боитесь?
Сядьте поближе! Теперь уж нечего бояться… Хе-хе… Прежде, действительно, ловкий парень был, жох
мужчина… никто не подходи близко, а теперь тише воды, ниже травы; постарел, семейным стал… дети есть. Умирать пора!
На другой день, после обедни, все, бывало, поздравлять пойдут.
Сядет князь Алексей Юрьич во всем наряде и в кавалерии на софе, в большой гостиной, по праву руку губернатор, по левую — княгиня Марфа Петровна. Большие господа, с ангелом князя поздравивши, тоже в гостиной рассядутся: по одну сторону
мужчины, по другую — женский пол. А
садились по чинам и по роду.
Я
сел к столику и спросил водки. Противны были люди кругом, противно ухал орган.
Мужчины с развязными, землистыми лицами кричали и вяло размахивали руками; худые, некрасивые женщины смеялись зеленовато-бледными губами. Как будто все надолго были сложены кучею в сыром подвале и вот вылезли из него — помятые, слежавшиеся, заплесневелые… Какими кусками своих излохмаченных душ могут они еще принять жизнь?
Солнце
садилось. Нежно и сухо все золотилось кругом. Не было хмурых лиц. Светлая, пьяная радость шла от красивой работы. И пьянела голова от запаха сена. Оно завоевало все, — сено на укатанной дороге, сено на ветвях берез, сено в волосах
мужчин и на платках баб. Федор Федорович смотрел близорукими глазами и улыбался.
Голова у ней все сильнее разбаливалась, но она продолжала принимать гостей, перешла из будуара в гостиную и
села на диван, говорила очень мало, всем улыбалась. Перед ней мелькали женские и мужские лица, некоторые
мужчины подходили к руке, приехал и старичок губернатор, и до шести часов в гостиной гудел разговор, кажется, подавали чай. Чувствовалось большое возбуждение… Незадолго до обеда явился Александр Ильич, тоже в мундире… Она помнит, как в тумане, что он ее поцеловал, пожал руку и сказал...
Но вот неожиданно послышались тяжелые шаги. На аллее показался
мужчина среднего роста, и я тотчас же узнал в нем Сорок Мучеников. Он
сел на скамью и глубоко вздохнул, потом три раза перекрестился и лег. Через минуту он встал и лег на другой бок. Комары и ночная сырость мешали ему уснуть.
Ей нравилось, как этот сильный, громадный
мужчина, с мужественным, злым лицом и с большой черной бородой, умный, образованный и, как говорят, талантливый, послушно
сел рядом с ней и понурил голову.
Ужинать мы
сели раньше обыкновенного. Пели мы все хором.
Мужчины предлагали невозможные тосты.
В один майский вечер того ж года, с которого начался наш рассказ,
садились в карету, поданную к террасе гельметского господского дома, женщина зрелых лет, в амазонском платье, и за нею
мужчина, лет под пятьдесят, с улыбающимся лицом, отмеченным шрамом на лбу.
Мужчина покрутил головой, махнул рукой и
сел.